Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]

— Пусть только сунется вдова искать мальчишку! — говорил он. — Я знаю такое местечко в лесу, что его могут искать, пока издохнут, и всё-таки не найдут.

На одно мгновение у меня даже дух захватило от страха, но потом я вспомнил, что у меня всё наготове и что я могу бежать, когда захочу.

Старик послал меня к ялику за провизией, которую он привёз из города. Там был мешок с мукой, кусок свинины, охотничьи принадлежности, огромная бутыль водки, старая книга, две газеты и кусок верёвки. Я перенёс груз на берег, потом присел в ялике, чтобы серьёзно обдумать своё положение. Я решил убежать в лес, захватив с собою ружьё и пару удочек. Днём я хотел скрываться, а по ночам пробираться дальше. Пропитание я буду добывать охотой и рыбной ловлей. Так я заберусь далеко отсюда, чтобы ни отец, ни вдова никогда не могли меня отыскать. Я решил в эту же ночь докончить мою работу и бежать, как только мой старик напьётся пьян.

Я так углубился в мои планы, что забыл всё окружающее и очнулся только тогда, когда на меня громко прикрикнул отец. Он спрашивал, что со мной сделалось: заснул я или утонул?

Я перенёс все вещи в хижину, когда уже почти совсем стемнело. Пока я готовил ужин, старик всё прикладывался к бутыли и скоро совсем напился. В городе он тоже пьянствовал и даже пролежал целую ночь в канаве. Хороший у него был вид, нечего сказать — весь в грязи и глине! Обыкновенно в пьяном виде он начинал бранить наше правительство; на этот раз тоже не обошлось без брани:

— И это называется правительством! Чёрт бы его побрал, гроша медного не стоит! Хороши законы, когда у старого человека можно отнять сына, единственного сына, которого он воспитал, не жалея ни трудов, ни забот, ни издержек. Когда сын наконец в состоянии отплатить за это и что-нибудь сделать для бедного старика-отца, тогда они являются со своими законами и хотят отнять его у меня. И это называется правительством! Негодяи! Впрочем, им и этого мало! Является ещё новый закон, помогающий мошеннику судье Тэчеру отжиливать от меня мои деньги — мои собственные деньги! Каков закон! Закон, который оттягивает деньги у бедного человека, заставляет его жить в этой старой дыре, ходить в лохмотьях, в грязи, как свинья! Действительно, мудрое правительство, у которого вы даже своих прав добиться не можете! Я бы с радостью всё это бросил и ушёл из этой проклятой страны! Я так и сказал это прямо судье Тэчеру в лицо, и все это слышали, и я очень рад этому. Я сказал, что с величайшим удовольствием уйду отсюда и накажи меня бог, если опять когда-нибудь вернусь! Свидетель бог, что я так и сказал! Взгляните, говорю, на мою шляпу, если вообще можно назвать шляпой такую дрянь, у которой отпало дно и остались одни поля. А правительство допускает, чтобы в такой шляпе ходил гражданин этой благословенной страны, гражданин, который мог бы стать одним из богатейших людей во всём городе, если бы умел добиться своих прав… Вот так правительство, чёрт бы его побрал!

Долго говорил он всё в том же тоне и подконец вошёл в такой азарт, что, шатаясь взад и вперёд по хижине, споткнулся о маленькую бочку с солёной свининой, упал и ушиб себе ногу. И как же он ругался, если бы вы слышали! И всему миру, и правительству, и бочке — всем досталось одинаково; честное слово, я никогда не слыхал даже от него подобной ругани! Сперва он скакал на одной ноге, потом на другой и вдруг в бешенстве хватил левой ногой по виноватой бочке со свининой, не сообразив того, что пальцы его ноги торчат наружу из разорванного сапога. Вслед за этим раздался такой страшный рёв, что у меня даже волосы встали на голове, затем он бросился на землю и, катаясь по полу и воя от боли, изрыгал всевозможные проклятия.

После ужина старик опять стал прикладываться к бутыли с водкой и объявил, что там осталось ещё ровно на две выпивки и одна белая горячка. Последнего выражения я не понял — должно быть, это была какая-нибудь шутка, так как, говоря это, он скалил зубы. «Через час, — думал я, — он совершенно напьётся, тогда я стащу у него ключ или докончу выпиливать балку в стене». Наконец старик действительно свалился на свою койку. Но сегодня мне не везло: он не заснул по обыкновению мертвецким сном, а беспокойно ворочался с боку на бок, стонал, охал и вообще не мог найти себе места. Я же вдруг почувствовал страшную усталость; глаза мои слипались сами собой, и прежде чем я сообразил, что я делаю, я заснул крепким сном.

Долго ли я проспал, я не знаю, но вдруг ужасный крик заставил меня проснуться и вскочить на ноги. Отец мой стоял, посреди хижины, осматриваясь кругом безумными глазами, и жаловался на каких-то змей. То он кричал, что змеи ползут у него по ногам, то подскакивал на месте, уверяя, что одна змея укусила его, но сколько я ни смотрел, я не видел ни одной змеи. А он между тем бегал кругом по лачуге и орал: «Сними скорее с меня эту змею, она кусает меня в шею!» Никогда в жизни не видал я ещё таких безумных, диких глаз. Наконец он устал, упал на землю и пролежал некоторое время не шевелясь. Потом вдруг стал быстро-быстро кататься по полу, ловя руками что-то в воздухе, и неистово кричал при этом, будто черти хотят его задушить. Потом опять успокоился, только тихо стонал и наконец совсем замолк. В лесу раздавался крик совы и слышался вой волка. Мне стало жутко, а отец продолжал молча лежать на полу. Вдруг он приподнялся, нагнул голову набок и стал прислушиваться.

— Топ-топ-топ! — со страхом шептал он. — Слышишь, идут мертвецы! Топ-топ-топ! Они хотят меня унести. Я не пойду — нет… Вот они — оставьте меня в покое! Не трогайте меня! Руки прочь — ой, какие холодные! Прочь! Оставьте меня, несчастного, в покое!

Он ползал на четвереньках, прося и умоляя мертвецов не трогать его, потом вдруг быстро закутался в старое одеяло и забился под стол. Но и под столом он продолжал уговаривать мертвецов. Потом вдруг стал громко плакать, так что я слышал его рыданья сквозь одеяло.

Через минуту он сбросил с себя одеяло, вскочил на ноги, дико оглянулся кругом, заметил меня и бросился ко мне через всю хижину. Он говорил, что я ангел смерти, что он хочет меня поймать и убить, чтобы я не делал ему ничего дурного. Я умолял его пощадить меня, говорил ему, что я его сын Гек, но он только свирепо хохотал, — какой это был страшный хохот! — рычал, бесновался и всё гонялся за мной. Один раз я круто повернул, желая проскочить у него под руками, но он успел схватить меня за воротник куртки. Я уже думал, что погиб, но вдруг с быстротой молнии выскользнул из куртки и убежал. Куртка осталась у него в руке. К счастью, он скоро устал от этой дикой охоты за мной, грохнулся на пол, прислонился спиною к дверям, сказал, что хочет одну минуту отдохнуть и затем уж убьёт меня; нож он подложил под себя.

— Вот я немножко посплю, соберусь с силами — и тогда покажу, кто из нас сильнее… — бормотал он.

Он скоро заснул. Через несколько минут я взял старый стул, тихонько пододвинул его к стене и снял висевшее на стене ружьё. Осмотрев внимательно, заряжено ли оно, я положил ружьё на бочку, дулом в сторону отца, сам спрятался за бочку и со страхом ждал, когда он пошевельнётся. О, как томительно и медленно тянулось время!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Заперт на ключ. — Утонувшее тело. — Планы бегства. — Отдых.

— Что с тобою? Вставай!

Я открыл глаза, огляделся вокруг, ничего не понимая и стараясь вспомнить вчерашнее. Должно быть, я крепко заснул, — было уже совсем светло. Отец стоял надо мной с сердитым, измождённым лицом и говорил:

— Зачем ты взял ружьё?

Я сообразил, что он не помнит вчерашнего, и отвечал:

— Кто-то ломился в дверь.

— А отчего ты не разбудил меня?

— Пробовал, да не мог добудиться.

— Ну, ладно! Вставай. Нечего валяться. Поди посмотри, наловилась ли рыба нам к завтраку. Я сейчас приду.

Он открыл дверь, и я побежал к реке. Было половодье; по воде плыли брёвна и различная дрянь. Время разлива было для меня самым выгодным, когда я жил в городе. По реке часто несло большие стволы деревьев, иногда по пяти или шести брёвен, связанных вместе; мне оставалось только вылавливать их и продавать в дровяные склады и на лесопильню. Это давало мне хороший барыш.

Я пошёл по берегу, одним глазом наблюдая, не покажется ли отец, а другим посматривая, нельзя ли чем поживиться на реке. Вдруг вижу, плывёт лодка, великолепная лодка от двенадцати до четырнадцати футов длины, и так гордо плывёт, точно лебедь. Недолго думая, я, не снимая ни брюк, ни рубахи, бросился в воду, как лягушка, и поплыл к лодке. Впрочем, я думал, что на дне лодки кто-нибудь лежит — лодочники часто ложатся на дно ради шутки — и вдоволь посмеётся надо мной, когда я стану тянуть лодку к себе. Но на этот раз было не так: в лодке действительно никого не оказалось; я взобрался в лодку и направил её к берегу. «Вот обрадуется старик! — думал я. — Ведь лодка стоит по крайней мере долларов десять». Но когда я подплыл к берегу, отца ещё не было. Тогда мне пришла в голову новая мысль, и я спрятал лодку в маленькую бухточку, заросшую ивами. «Оставлю-ка лучше эту лодку себе, — подумал я, — спрячу её хорошенько, и вместо того чтобы скитаться по лесу и ломать себе ноги, поплыву вниз по реке на своём ялике, высмотрю себе на берегу какое-нибудь безопасное местечко и высажусь там».